1
Недалекое будущее. 702-й экспресс Мымринск — Голодец, пыхтя и отдуваясь, медленно ползает по железнодорожному полотну. В начале ноября, пока не замёрзли болота, это единственная возможность добраться до Голодца.
Уставший кочегар только что забросил в топку последнюю лопату угля и прислонился лбом к запотевшему стеклу.
— До Кокошникова пара хватит, а там разживёмся чем-нибудь горючим.
В пульмановском вагоне, отреставрированном как раз на случай поездки важных людей, едет хмурый комиссар агитбригады имени А.А. Аракчеева — профессор Пургин. У профессора скверное настроение, и он поминутно дёргает своего денщика Ефима, раздавая ему разные поручения.
То сапоги сними,
то принеси чаю погорячее,
то выставь чай к открытому окну, чтобы быстрее остыл,
то снова подогрей.
Все последние месяцы Пургин не покидал своего хорошо охраняемого дворца и каждый день вёл эфир о пользе возврата в прошлое.
Но тут пришлось ехать. В пока ещё не расселённом Голодце из-за закрытия последней больницы начались волнения.
Уже был смонтирован спецвыпуск, в котором рассказывалось о пользе народной медицины и о роли знахарей, уже был назначен эфир. Но буквально за день до эфира рухнула телевышка, и высокое начальство решило, что Пургину нужно пообщаться с людьми самому.
— Ты, Савелий Ипатьевич, у нас профессор. Светоч, создатель смыслов. Никто лучше тебя не объяснит народу, для чего ему нужно в деревни и в поля переселяться. Вернёшься — новую должность тебе дадим, какую сам захочешь.
— Ну её, эту должность. Мне бы не ехать. Пошлите кого-нибудь другого.
— Надо тебе самому, Савелий Ипатьевич, надо.
2
На перроне голодецкого железнодорожного вокзала горит газовый рожок. Увидев приближающийся поезд, мэр города дает отмашку, и его немногочисленная свита строится для приветствия. Оркестр готовится играть туш.
На улице холодно. Изо рта мэра идет пар.
— Откушаете сперва в ресторане, Савелий Ипатьевич? — спрашивает мэр. — Народ уже собран, но подождёт. Тем ценнее будет ваша речь.
— Не… поел в дороге. Сразу на площадь. Скорее закончим, скорее обратно в Мымринск.
3
Центральная площадь. Наскоро сколоченные подмостки, трибуна, обитая красным бархатом. Под редкие аплодисменты Пургин выходит к микрофону.
— Дорогие сограждане, мужчины и женщины. И никакого третьего пола. Поломка телевизионной вышки, из-за которой вы не смогли досмотреть цикл моих передач, — это знак. Знак того, что мы на правильном пути и так называемый прогресс — от лукавого. Не так жили наши прадеды, не телевидением было построено государство, не телевидением жив человек. Мужиком было построено государство. Мужиком в простой деревянной избе. С лучиной, с дровяной печью, с иконой в красном углу… Бабой было построено государство. Не той бабой, которая наряжается и ходит в университеты и выставляет себя напоказ. А той бабой, которая рожает, рожает, рожает… и кормит младенца сосцами.
«Наверное, лучше было сказать — грудью», — подумал Пургин. Но очень уж ему нравилось слово «сосцы». Он часто представлял их — твёрдые, пунцовые, на белой налитой груди.
— Да, так вот… — внимание Пургина снова вернулось к толпе. — И жив человек трудом, хлебом, брюквой, лебедой… Не заморскими генно-модифицированными изысками, а нашей простой кухней, которая укрепляет здоровье, на которой выросло не одно поколение богатырей. Только возврат к истокам, к традициям, к простому деревенскому быту. Вперёд в наше славное прошлое!
4
Пока Пургин произносит свою речь, в ближайшем к площади переулке мэр инструктирует актив — пятерых мужиков в засаленных телогрейках.
— Ваша задача — показать Савелию Ипатьевичу, что люди в Голодце полностью разделяют все его взгляды. Кроме того, кроме того, — чтобы заострить внимание, мэр поднимает указательный палец вверх, — надо выказать личное почтение: светоч, мыслитель, отец и пр. Надо, чтобы он в Мымринске о нас правильно доложил.
— Ясно, всё поняли. Сделаем, — мужики послушно кивают головами и отряхивают с телогреек первый снег, который начинает падать с неба.
5
В конце выступления под непрекращающиеся аплодисменты Пургин несколько раз выкрикивает лозунг «Вперёд в прошлое!» и сходит со сцены.
— Савелий Ипатьевич, светоч наш, отец, — актив бросается к Пургину в ноги. — Пока работало телевидение, мы каждый вечер смотрели ваши передачи. Путь, который вы указали, истинный и единственно верный. Вашими смыслами мы живы и ваша рука нас ведёт.
— В этом мире мы как животные в ковчеге. Бесовские волны прогресса окружают нас, но мы сохраним себя в традиции, в избе, в поле на пахоте — всё как вы нам рассказываете.
— Савелий Ипатьевич, станьте нашим Ноем. И корабль без капитана сядет на мель, и ковчег без вас обречён на погибель. Высший промысел в том, что вы впервые за много лет покинули свою обитель, приехали к нам.
Пургину сразу становится скучно. Он мечтательно вспоминает о горячей ванне, которую он прикажет набрать сразу по возвращении в Мымринск. «Надо поскорее уехать. Но так, чтобы не обиделись».
— Мы единая и большая страна, и в каждом уголке этой страны меня ждут, чтобы я сказал людям слова истины. Поэтому хотел бы остаться, но не могу. Собирайте семьи, провожу вас до Кокошкинова, а потом поеду всё-таки. Страна ждёт.
6
Прямо по полю, для того чтобы сократить дорогу, по направлению к Кокошникову движется колонна. Во главе колонны быстрым шагом идёт Пургин, рядом, раскрыв над Пургиным широкий зонт и заискивающе заглядывая ему в глаза, семенит мэр. Следом идёт актив, за активом — остальные голодчане. Мужики толкают тележки с пожитками, женщины несут маленьких детей.
Снег продолжает падать, превращаясь в слякоть, и колонне приходится сбавить темп.
К 10 вечера показывается крыша кокошниковской станции, однако экспресса не видно.
— Где мой состав? — промокший, несмотря на зонт, Пургин обращается к мэру. — Вы понимаете, какие неудобства я из-за вас терплю? Понимаете, что я скажу о вас в Мымринске, если состава сейчас же не будет?
Испуганный мэр берёт в руки мобильный, но никакого покрытия в Кокошникове, конечно же, нет.
Мэр бежит к станционной будке:
— Старик, тут стационарный телефон есть? Веди скорее!
— А как же, батюшка, есть. Ещё со времен Советов поставлен был. Только не работает он уже.
— Как не работает? Это же провод. Чему там не работать?
— А мужики ваши голодецкие ещё в прошлом году срезали, провод-то медный. На скупку его понесли.
— А где состав? Почему не подали? Может, знаешь?
— Так тоже мужички ваши, батюшка, — прошамкал старик. — сегодня вперёд вас пришли, человек десять, которые самые исконные. Дорогу разобрали. Говорят, не нать нам дороги этой: негоже мужикам в Мымринск ездить — содомиты там и бесовство. Мы, говорят, ковчег тут будем строить. Для спасения избранных. Столбы телеграфные они тоже спилили. На ковчег, говорят, дерево… Оставайтесь, батюшка, тут. Дальше поле. А тут здание есть кирпичное. Всё же ноябрь уже. Бабы с детьми помёрзнуть могут.
7
В январе, когда намертво замёрзли болота, из Мымринска в Голодец была отправлена санная экспедиция забрать Савелия Ипатьевича.
Одичавший Пургин, в женской меховой шапке и засаленной телогрейке, долго не хотел садиться в возок, брыкался, дергал лошадей за хвосты и требовал подать дровни.